Однако свернуть разговор не удалось. Пришлось буквально на ходу легендировать свои знания. Иначе отделаться от крайне заинтригованного необычной информацией инженера не представлялось возможным.
— Видите ли, Сирил, — переход на столь фамильярное обращение прошёл незамеченным, — я не только журналист. Точнее – я журналист во вторую очередь. А в первую... Некоторым образом я выполняю, так скажем, — главное сейчас не сорваться в интонациях, якобы неуверенном и тщательном подборе слов, умелой имитации неумелой маскировки, — очень деликатные задания правительства Его Величества за рубежом. Вот здесь и кроется причина моих, не совсем широко распространённых, знаний. Надеюсь, о нашем разговоре не будут знать даже кошки? '
Получив искренние заверения Каррика в умении хранить тайны, особенно государственные, и готовности, даже на одной ноге, продолжать служить короне, Матвеев успокоился. Мысль о том, что даже из такого явного прокола стоит извлечь хоть какую-то пользу, показалась ему здравой и ...
— Господин Каррик! Если вы изъявили желание ещё раз послужить Империи то, пожалуй, я вам кое-что еще расскажу. К сожалению схему устройства достать не удалось и за это заплатил жизнью мой друг, коммандер Джеймс Б... э-э-э..., впрочем это секрет, — Степана несло – но он успел передать что уникальность схемы в том, что одни и те же детали конструкции используются и для передачи и для приема, а вся конструкция без элементов питания весит не больше пяти фунтов. Как вы считаете, сможем мы создать нечто подобное и чтоб питание и от сухих батарей, и от бытовой электросети разных стран, и чтобы ничего не переделывать, а просто взять отдельный нужный элемент и прикрутить как-то к основной части? Ну, как пушку можно к лошади прицепить, а можно и к авто...
Похоже Каррик заинтересовался – схватил карандаш и пытался что-то нарисовать на подвернувшемся кусочке бумаги.
А Матвеев вдохновенно продолжал:
— Не скрою, мы консультировались кое с кем из кембриджских и оксфордских профессоров, не раскрывая, конечно, некоторых подробностей, — Степан доверительно посмотрел в глаза Каррику, — но вы человек военный, вам-то я доверять могу! Они выразили скепсис. Но ...эээ... Джеймс не мог ошибиться!
Ссылка на профессоров похоже окончательно раззадорила ветерана Великой войны – он презрительно фыркнул:
— Теоретики! Они и канифоли-то не нюхали! Уверен: сделаю!
— Благодарю вас, господин капитан! Но надеюсь, вы понимаете: эти работы нужно вести в строжайшем секрете. Со своей стороны обещаю адекватное денежное вознаграждение и ... Об остальном поговорим, когда я увижу действующий экземпляр радиостанции.
"Так", — подумал Степан, — "Как там, у классика: заходил Штирлиц, угощал таблетками..."
— Значит, по поводу ремонта оборудования висковарни мы договорились. Держите меня в курсе.
На этом ударили по рукам, обговорили способ информирования заказчика о ходе работ и ещё какие-то мелочи.
Тепло попрощались. Лишь за воротами мастерских Степана начала бить крупная дрожь, такая, что закурить удалось с пятой попытки – одна сигарета просто выпала из руки, другая порвалась, спички ломались при чирканьи о коробок. До поезда оставалось всего полчаса – неспешным ходом до вокзала идти было не более пятнадцати минут. Пешая прогулка слегка успокоила, и в вагон Матвеев садился с выражением крайней удовлетворённости на лице.
А через четыре дня — 'Надо же! Всего четыре дня! Все-таки великая вещь прогресс...' — придав слегка помятому в спальном вагоне лицу точно такое же выражение, Матвеев сошел с поезда на перрон вокзала Гар-дю-Нор в Париже. Начиналась новая глава его жизни.
Эпилог. Близится утро...
1. Олег Ицкович, Барселона, 18 июня 1936 года, четверг
Вообще-то Олег предполагал остановиться в отеле. В "Триумфе", например, или в "Цюрихе", но команданте[321] д'Аркаис и слушать не захотел.
— Вы шутите, Себастиан? — Спросил он, улыбнувшись одними губами. Глаза испанского офицера, — серые, а не карие, как можно было предположить, спокойные глаза, — оставались внимательными и в меру, но не оскорбительно холодными. — Вы же мой гость. Так недолго и честь потерять, а я кабальеро[322], и где-то даже идальго. Вы меня понимаете?
Фон Шаунбург понимал, потому и поселился в квартире друзей или, возможно, даже родственников майора – на Виа Лаитана. Квартира была просторная, обставленная старой – местами даже несколько обветшавшей – мебелью такого стиля и изящества, что даже дух захватывало. О, да, разумеется, ее лучшие времена пришлись на начало века. Но и то сказать, в эту эпоху мебель, как и многие другие вещи, служила людям гораздо дольше, чем не в таком уж отдаленном будущем, а, кроме того, "Арт Нуво" он и в Африке стиль, тем более, в Испании, и еще того больше, в Барселоне. Мелькнула мысль – а не поработал ли над этими стульями и полукреслами сам Гауди? Олег ничуть бы не удивился. Барса она, разумеется, город пролетарский – что есть, то есть – но кроме того и столица искусств. Во всяком случае, вполне могло оказаться, что где-нибудь неподалеку, к примеру, по Рамблес прохаживается сейчас Пабло Пикассо, а в таверне на соседней улице сидит за стаканом белого вина Сальвадор Дали. Такое время, caramba, el tiempo asqueroso[323]!
Жилье его вполне устроило и расположением своим, и удивительным для тридцатых годов двадцатого века комфортом. Весьма приятная квартира, и никто из-за плеча "в тарелку" не заглядывает. Впрочем, быть абсолютно уверенным, что "не заглядывает" никак нельзя. Возможно, за ним и "посматривали". Военная контрразведка, например. Почему бы и нет? Но хотелось верить, что роль немецкого журналиста удается ему все еще достаточно хорошо. Фон Шаунбург, считай, уже полтора месяца болтается по Испании, и накатал за это время с дюжину статей и статеек на темы искусства и литературы. Вполне достойный вклад в укрепление испано-германских отношений, и тем не менее... Хотя держал себя за язык, как и положено дисциплинированному немцу, нет-нет да позволял себе некоторые вольности, уснащая рассказы об испанских древностях, премьерах или выставках художников короткими, но емкими отступлениями философского или даже политического характера. Дело дошло до того, что сам Гейдрих счел нужным одернуть "своего человека в Испании".
— Вы хорошо пишете, господин Шаунбург. — Сказал Гейдрих в телефонном разговоре, когда неделю назад Баст позвонил в Берлин из немецкого посольстве в Мадриде. — Вот даже доктору Геббельсу нравится. Продолжайте в том же духе, и карьера обозревателя по искусству в "Фёлькишер Беобахтер" вам обеспечена.
Разговор шел по общей линии, и большего берлинский шеф, естественно, сказать не мог, но Басту и не требовалось. Он все правильно понял.
– El cabron! — Козлом Гейдриха прозвали берлинские знакомые за высокий голос, поэтому неудивительно что Ицкович употребил именно это слово, но, разумеется, уже в его испано-русском контексте.
"Нехер выпендриваться,- вот, собственно, что сказал ему Гейдрих, а от себя, уже положив трубку, Олег добавил. — Кто бы сомневался, что великим журналистом у нас будет только Степа!"
С утра уже было жарко. Ночной дождь ничуть не помог. Опять придется ходить ему весь день с мокрой спиной, и пиджак снять нельзя. Не принято. Невозможно. Не комильфо.
– Scheisse!
Но делать нечего. Он умылся, побрился и даже выкурил сигарету, стоя в створе открытого по случаю жары окна. Окна здесь были высокие, от пола до потолка, скорее не окна, а узкие балконные двери. Вот только "двери" эти никуда не ведут: сразу за ними – кованая решетка, высокому мужчине "чуть выше колен", а за ней четыре высоких этажа вниз к брусчатке мостовой, по которой разъезжают обычные в этом времени и месте разнообразные конные экипажи и нечастые еще авто.
"Над Испаньей небо сине... — Пропел Шаунбург мысленно и удивился. Что-то в этой строчке его задело, но он даже не понял, что. Парафраз какой-то известной Ицковичу песни, или тот факт, что так, вроде бы, начнется июльский мятеж? — Над всей Испанией безоблачное небо... Так что ли?"
Ничего путного из размышлений не вышло, докурив папиросу, Баст набросил пиджак, поправил перед зеркалом узел галстука и, водрузив на голову подходящую случаю, светлую шляпу, вышел из дома. Торопиться-то некуда, и медленным прогулочным шагом он направился вниз по улице, имея целью недалекую набережную Колом и расположенный на оной "Дворец Почты и Телеграфа". Однако где-то в середине этого недлинного отрезка улицы в ноздри ему ударил вдруг крепкий запах свежесваренного кофе, и Баст, не задумываясь, свернул к гостеприимно распахнутым дверям кофейни. Впрочем, в душную полумглу помещения он не полез, а расположился за плетеным столиком на улице. Здесь даже желтый тент имелся, защищающий немногих посетителей от вырвавшегося в синеву неба летнего солнца.
